Лимонные розы

Она носила шелковые комбинации. Все остальное было как у всех - юбки, блузки, брюки, джинсы… Но эти комбинации.. и нижние юбки… Кто сейчас носит комбинации?… с кружевом почти что в ладонь, которое проглядывало сквозь полупрозрачную ткань блузки…
Я путалась в нем, в этом кружеве, и в нейлоновой нижней юбке, постоянно цепляя браслетом часов и рискуя порвать… А она шептала, задыхаясь:
- Родная… ну что ты… зачем… зачем так спешить…
С тех пор я не ношу часов. Ни на браслетах, ни на ремешках.

Она говорила, что шелк ласкает, что мягкая кожа приятна на ощупь, что Юнг - это шедевр.
Она стояла утром у окна и бесконечно курила, забыв об остывающем кофе в белоснежной фарфоровой чашке…
Она таскала меня каждый сентябрь в Большой на Кабалье и забывала обо мне при первых же звуках оркестра…
Она советовала снисходительно:
- Ну, "Улисса" прочесть все-таки стоит…
Она неслась по шоссе с какой-то чудовищной скоростью и шипела мне:
- На дорогу смотри… опять пропустим поворот…
Она считала, что черный цвет ей идет…
Лимонные розы она любила просто так…

Она ерошила мне волосы, гладила по щеке тыльной стороной ладони - еле ощутимым жестом, а от того особенно волнующим, разрешала класть голову на колени и целовать в шею… И когда мне уже мало было, совсем невозможно уже было касаться губами ямочки над ключицей, она бережно и тихо отстраняла меня, сама расстегивала верхнюю пуговицу на воротнике и безвольно роняла руку…

Я принадлежала ей - всецело и безраздельно.
Я служила ей, как служат службу в храме в праздничный день.
Я заботилась о ней, как заботятся о слабой здоровьем матери.
Я хранила ее, как хранят детей, оберегая от случайного взгляда и лишнего слова.
Я любила ее больше, чем себя. Я боготворила ее.
А она принимала это мое служение, это мое исступленное обожание с царственной покорностью…
И лишь иногда, когда она смотрела на меня, в ее глазах вдруг загорался зеленый огонь - как обещание принадлежать. И тогда я знала - сегодня она моя.

А утром она разглядывала в зеркале огромное багровое пятно у себя на шее и произносила с легкой укоряющей улыбкой:
- Мое солнышко…
А я стояла рядом, понурив голову и старательно изображая стыд, и клялась себе, что в следующую ночь сделаю то же самое...
А она вздыхала и шла к гардеробу - выбирать блузку с бантом на шее.

Я была невозможна. Я была просто невыносима. Я говорила невпопад и проливала вечно что-то на пол и на стол, я роняла, задевала локтем или краем пальто, я разбивала, сшибала на ходу и не могла удержать…

Я приходила раньше. Я задерживалась больше, чем следовало. Я звонила не вовремя и некстати.
Я не умела ждать. Я не была терпеливой. Я не была внимательной.
Я не просила - я требовала. Сейчас и немедленно. И все сразу.
А она не могла… она не могла - так…
И она разлюбила меня. Как? Да никак. Просто разлюбила и все. У нее не стало на меня времени.

Она не звонила, она молчала, она не приходила, она не отвечала на вопросы, она ничего не говорила. Она смотрела в сторону и мимо, и сквозь меня. Она улыбалась другим. Она смеялась с ними, она разговаривала с ними. Это было случайно, это было неизбежно - но это было специально. И это было назло. Действительно - назло. Чтобы мне было больно. И чем равнодушнее и небрежнее она это делала, тем больнее мне было.
Она уничтожала меня.

Я хотела вернуть.
Я готова была на все. На любые условия. Как угодно. Пусть не по-моему, но пусть только будет… хотя бы один раз…
Я таскала ее на концерты в консерваторию и на спектакли, заваливала лимонными розами, цитировала страницами "Улисса" и Юнга, ходила только в черном, носила только шелковые рубашки и перчатки из шевро. Я ведь так хорошо знала, что она любит, что именно она любит.
Но его не было… не было этого зеленого огня в ее глазах…
И не было этого хотя бы одного раза.
Но я все равно хотела вернуть. Но не знала - как.

И тогда я, наконец, придумала.
Я потащилась в Чечню от какой-то правоохранительной организации, предварительно сообщив ей об этом. Конечно же, намеренно. Причем позвонила в самый последний момент - опять же намеренно. Все было рассчитано.
-Давай быстрей! Борт уходит! - кричал мой оператор.
И его крик, конечно же, был слышен в трубке. Причем совершенно отчетливо. Потому что я специально звонила в последний момент, когда знала, что будут звать, - чтобы она слышала, как меня зовут на какой-то там борт. Все было рассчитано. Абсолютно все.
И я бубнила в трубку:
- Мне лететь… сейчас… борт готов уже… мы последние остались… я не хотела звонить… так… подумала, что тебе может быть интересно, куда это я пропала… в общем, я тут на пару дней… исчезну… так что ты не скучай… отдохни тут от меня…
- Куда ты?!
И дальше пауза.
- Ну… это…
Я вдруг обнаружила, что сказать любимой женщине слово "Чечня" ужасно сложно… Оно застряло в горле.
- Какого черта!!! Там матерятся уже все! Давай кончай трепаться!!
- Куда ты? - холодно и жестко. Так, как только она умела.
Мне это помогло. Помогло разозлиться.
И как можно небрежнее. Со всей легкостью и легкомысленностью, со всей веселой злостью, на какую только способна:
- Да так! В Чечню лечу!
И для пущей убедительности, что мне вот так вот это все запросто - добавить - легкий смешок. Легкий и веселый. Хохотнуть так небрежно.
Для тех, кто понимает - был январь 1995.
- Родная… зачем??… зачем…
Я упивалась ее шепотом.
- Девочка моя, зачем?… ну зачем?
Я знала, что она плачет. И была счастлива этим.
Но лететь-то все-таки надо было.
- Да сколько можно уже!!
- Ты будешь меня ждать? Да? Да? Скажи мне, что ты будешь меня ждать!
- Зачем? Скажи мне - зачем???
- Скажи, что будешь ждать!! Скажи мне!!
- Только мы остались!
- Я хочу, чтобы ты сказала, что будешь ждать!!
- Да не возьмут же!! Без нас улетят!
- Все. Мне пора. Прощай.
- Либе!!! Буду… Буду ждать… Я буду тебя ждать! Ты не бойся! С тобой ничего не случится! Я буду молиться за тебя!
Это был единственный раз, когда я слышала, как она кричит.

А потом я лежала в грязи в вонючей воронке на окраине какого-то чеченского села, названия которого мы так и не узнали. И мой сумасшедший оператор, за которым я зачем-то увязалась, кричал мне, стараясь прорваться голосом сквозь вой налета, что надо встать…
Зачем он встал тогда? Ракурс… ему нужен был определенный ракурс, чтобы отснять заходившие на цель бомбардировщики…
Тогда уже не было ничего. Ни Москвы. Ни женщины, ради которой я оказалась тут. Ни дома. Ни друзей. Ни врагов. Ни счастья быть любимой. Ни несчастья быть нелюбимой…
Была просто глупость - переться сюда, под настоящие бомбы, чтобы что-то там доказать…
И чтобы оправдать эту глупость - хоть как-то, нужно было сделать еще большую глупость - нужно было просто встать - рядом с ним. Зачем? Не знаю. Просто глупо было лежать в вонючей грязной воронке, когда он стоял, задрав тяжелую камеру вверх, и целился в эти летящие на нас самолеты.
Я встала и стояла рядом с ним на краю воронки просто так, потому что мне-то делать было абсолютно нечего - это ведь он снимал, а у меня был только блокнот и диктофон. Но не включать же его, чтобы записать этот гнусный вой…
Я стояла рядом с ним и разглядывала налипшую на ботинки грязь. И поминутно вздрагивала, вжимала голову в плечи, потому что бомбежка - это очень шумно. И думала, что и рыжая замшевая куртка, и песочного цвета джинсы совершенно испорчены. И если брюки отстирать еще удастся, то куртку уж точно придется выбрасывать… А еще мне очень хотелось, чтобы бомбежка поскорее уж закончилась бы, потому что уши окончательно заложило.

Разумеется, за это я получила все, что хотела.
Кроме, пожалуй, зеленого огня в глазах.
Ну, и на утро она ничего не разглядывала перед зеркалом.
А просто сразу прошла к шкафу и достала из него черный свитер с высоким тугим воротником.
И не сказала "мое солнышко"…
Она вообще ничего не сказала.
И все началось сначала.

Почему она не отпускала меня?.. Ведь я не была ей нужна… Не знаю.
Я пыталась понять, но не могла. И тогда я решила уйти сама.

Психотерапевт была тоже худая и тоже блондинка. С холодными серыми глазами. Сухая и жилистая. Она была чем-то даже похожа на нее, не хватало только очков… Впрочем, тем проще было говорить…
И я говорила. Обо всем. Много часов подряд. Как на исповеди.

И когда я все-таки договорила, когда я высказала, наконец, все, - пусть не ей самой, а этой совершенно чужой мне женщине, которая продавала мне свое время, внимание и участие по двадцать пять долларов за час, - она начала меня учить.
Я не знала, чему она учит. Но училась старательно.
Я делала все, что мне было велено. Я выполняла все домашние задания, не пропуская ни одного упражнения… Это было что-то вроде школы, в которой я была старательной ученицей. И в которой больше всех других уроков я любила письмо и счет.

Я делила пополам двойной листок в клеточку, расчерчивала на квадратики и старательно заполняла обидами левую половину - большими, поменьше, маленькими и самыми мельчайшими. Правая неизменно оставалась пустой.
Я прислушивалась, я вслушивалась, я старалась не упустить ни единого слова. И когда, наконец, слышала, что так жаждала услышать, - я радовалась. "Ага! - говорила я себе удовлетворенно, - Вот оно! Вот!.."
И бежала к своему чудовищному дневнику - делать новые пометки.
Двойной листок, исписанный мелким почерком, - был моей ежедневной нормой.
И когда я, наконец, дописала и досчитала, когда исчерпалась, когда больше нечего было вписать в эту страшную левую половину, когда все, абсолютно все обиды сложились в один огромный преогромный ком, в огромнейшую гору, которая просто-напросто раздавила меня, я поняла. Я, наконец, поняла. Я - научилась. И поняла - чему.
Я научилась ненавидеть.
И ненавидеть было проще, чем любить. А разучиться сложнее. И, увы, дольше.

И я ненавидела. Люто и страстно. Так, как когда-то любила.
Я ненавидела твой голос, цвет твоих волос, твое имя, и свое заодно, потому что у нас были одинаковые имена, - и даже тот всемогущий зеленый огонь желания и любви ко мне, который временами все еще загорался в твоих глазах…
Я ненавидела твою божественную грудь, от которой невозможно было оторваться часами - которую можно было целовать часами… То, как ты стягивала зубами кружевную бретельку и впивалась губами в мое плечо… То, как ты беззвучно молила - "…руку… только… руку… не убирай…" - и снова сжимала зубами запястье, чтобы подавить стон…
А еще я ненавидела шелк, мягкую кожу, Юнга,высокие каблуки, черный кофе без сахара, Монсеррат Кабалье, ситцевые халаты в цветочек, сигареты с ментолом, черный цвет, Джойса, скорость, розы лимонного цвета. И себя.
Девочка моя, моя любимая, моя единственная, что же я с нами сделала…

- Ты любишь ее?
- Кого? Ее?! Конечно же нет! Да и что там любить?? Я же все выдумала… Я все придумала сама - вот уж это я умею!.. Все эти жесты, замечательные слова, это тихое дыхание… Ничего этого нет! Это мое воображение!
- Ты любишь ее?
- Говорю же - не люблю. Все давно прошло, перегорело. Все давно выжжено и даже остыло. Забыто.
- Ты любишь ее?
- Она меня не любит! Она разлюбила! Я не знаю, почему так произошло… не понимаю! И понимать не хочу! Но я знаю это! Знаю наверняка!
- Ты любишь ее?
- Пойми, я не нужна ей… совсем… она оставит меня рядом от скуки… или из самолюбия… я даже знаю, что она скажет, если я вдруг приду… "ты не быстро в этот раз"… и холодно улыбнется… как она умеет… только у нее эта ледяная равнодушная улыбка…
- Ты любишь ее?
- Кого? Кого мне любить? Воспоминание? Так я даже не помню ее! Я не помню как она выглядит, не помню голоса… в памяти ничего не осталось… какие-то куски, обрывки… я увижу и пойму - совсем другой человек… чужой, ненужный… И тогда уже будет кончено действительно все - навсегда и окончательно… а так хоть что-то…
- Ты любишь ее…
- Конечно, люблю… Я буду любить ее всегда… Я же пообещала ей когда-то - любить ее всегда.(с)

давай я рискну всем/включая жизнь.свою/. не слабо.
и если нет.и если - проиграю. исчезну. навсегда.
и если да.мы будем счастливы.
а впрочем. в любом случае, я люблю тебя.
а лекарства от этого ещё не изобрели.
а ещё я люблю рисковать,помнишь?
итак...

вспомнила, что именно снилось мне вчера вечером, после 2 таблеток кетанова...

[my yesterday evening dream]
я стояла у открытого окна, а на улице всё было таким серо-белым.стояла, и не могла понять, куда исчезли яркие цвета/краски.а потом сзади подошла ты, и просто обняла крепко-крепко.уткнулась мне в шею.дышала так смешно-громко..даже не глядя, я знала - это ты. и ты -теперь моя.со мной.но отчего-то было страшно пошевелиться - разрушить эту твою теплоту.я хотела спросить:"как?а где...? а что...?" но почему-то понимала,что это совсем не нужно, не к месту и вообще.потом я повернулась, и вот так вот - обнявшись, и глядя друг другу в глаза, мы стояли.а у меня внутри разрывалось сердце, от счастья, невыносимо огромного счастья. оно шептало/кричало/пело "вернулась.вместе.вернулась.вместе.." и всё становилось понятным - в твоих глазах:и как, и почему, и где..в твоих глазах, я прочла любовь, и грусть, и много, очень много усталости, а ещё то, что всё плохое закончилось..и больше не будет боли и жестокости..
в твоих глазах отражалась вечность...и я по-настоящему испугалась...а ты улыбнулась мне, обняла ещё крепче, и тихо сказала:

- да, это правда, мы умерли...обе..
- но как?
- это совсем не важно...мы же снова вдвоём. вместе...
- но там, мы не были вместе - там были ты с ней, и я...тогда как?
- я не помню, прости..но я люблю тебя, слышишь?..люблюлюблюлюблютебя...эй, зачем ты плачешь?
- не знаю...ты только не исчезай..больше н.и.к.о.г.д.а., хорошо?

мы стояли обнявшись у открытого настежь окна и смотрели на мир, в котором нас больше не было..и мир был грязно серого цвета.
мы стояли в спальне нашего дома, того, который я когда-то нарисовала в своих мечтах. и так и не смогла подарить тебе. в спальне, с разбросанными на полу книгами, с пустой чашкой от кофе на компьютерном столе и ещё одной - с недопитым чаем, с неубранной постелью, с серыми медвежатами "someone special", с очередной не собранной до конца мозаикой...

я проснулась. я всё-таки проснулась.и надо было идти, и делать теорию перевода, потом немецкий...и надо жить. наверное.дальше. но теперь, я уже совсем не боюсь умирать. я знаю, что там - мы снова вместе.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

как снежинки
падает....
и тает...тает...
моё несуществующее счастье....
боюсь признаться,что скучала/ю...
и н.и.к.о.г.д.а не позвоню сама...
30 min на вечерний make-up + 10 на то,чтоб примерить подходящие настроение и улыбку...
сильная...и счастливая...только бы получилось...

- …мы будем там жить.
- то есть ты?
- нет, мы.
- хм…ок, только мне спальня на втором этаже.
- почему на втором?
- а мне отчего-то всегда хотелось на втором…

- и не забывай стучать, заходя в мою комнату
- а то что?
- а то вдруг я из душа
- и?
- завернувшись в полотенце
- какого цвета?
- зелёного
- люблю.. зелёный цвет..точно не буду стучать))
- …а ещё буду с маской на лице – такой белой, как штукатурка
- *глядя в глаза* а я люблю….хм.. стройматериалы..

- обещай отворачиваться, пока я буду пере/одеваться
- ну уж нет. зачем?
- но я же буду смущаться
- а я люблю...когда ты смущаешься…

мне сказали
что ты меня все еще любишь

что ты звонишь
когда меня нету дома

читаешь мои любимые книги
чтобы быть внутренне ближе

ходишь за мной по пятам
в офисе и магазине
к знакомым

говорят, тебя даже видели рядом со мной
весной
на гриле
далеко за городом
и даже на конференции по недвижимости в Париже

и это
несмотря на то
что мы друг с другом практически не говорили

и по известным причинам
я в ближайшем будущем тебя, как мне кажется, не увижу

хочешь узнать почему?

потому что на мокрой дороге в Ригу
тебя разорвало, размазало, разбросало
и перемешались в единую массу волосы, мясо, кости
и какое-то даже сало
и отдельно лежала оскаленная голова

потому что я был на похоронах
как положено
покупал цветы

потому что ты
два года уже мертва

но

может быть, это все-таки правда

потому что какой-то странный
травянистый запах
бывает в ванной

ранним утром
я иногда захожу на кухню

там
внезапно
вымыты все тарелки
и накурено
и съедена вся халва

(с) Федор Сваровский (ry_ichi)