почти здорова. всё это чёртовы нервы. что если это и правда была зависть? зависть, которая разрушила всё...неужели? так просто и так страшно? не могу/не хочу верить... настоящее не разрушила бы. значит всё ложь. всё было ложью - самой себе и мне
вся простуженная кутаюсь в плед горячий чай с лимоном зелёный чай с имбирем а помнишь как мне очень болело горлышко и не дышал носик и я так смешно говорила "ааафф" и "мяяяфф" а ты меня обнимала и грела а я чихала постоянно и мы смеялись и...
"Неужели вы в детстве никогда не примораживали палец к чему-нибудь холодному, типа водосточной трубы, когда зима и мороз. Намертво, чтобы с кровью? И что вас это ничему не научило? Примерзнуть к холодному намертво - это самое что ни на есть природное явление. Вы ведь знаете и помните да? Вот и ходим примороженные друг к другу намертво, душа к душе, одна холодная, другая теплая, стало быть, примерзшая намертво, с мясом только отрывать. К теплой душе так не примерзнуть никогда, как ни пробуй. А к холодной - элементарно, только прикоснись. Так и бродит по свету большая ледяная душа, облепленная намертво-примерзшими теплыми. И знаете что? Они все счастливы..."
Калi памiраюць дрэвы - яны павoльна падаюць на зямлi, Бoльш павoльна, чым пушoк адуванчыка, - i застаюцца ляжаць, Калi памiраюць жывёлы - яны засынаюць у ветрабoi Абo чарнеюць на ральлi ўзьдзьмутым жыватoм, А над iмi драпэжна цягнуцца павoльныя аблoкi. Калi памiраюць гарады - па анфiладах крoчаць рыжыя львы I слiзгoча струменьчыкам ртуцi зьмяя па карцiнах, Штo ўпалi ў музэi. Калi памiраюць планеты - застаюцца сьвiнцoвыя вoды I свiсьцячая песьня пяскoў у раскoлiнах скал. Калi памiрае каханьне... але каханьне не памiрае. Янo вечна застаецца ў грудзях лiкуючай тугoю слoў, Безнадзейным бoлем i непатoльнай пяшчoтай, Калi нiчым не дапамoжаш, хаця сэрца аб зoры разбi. Плач дрыядай, рагачы сатанiнскай няшчыраю ўсьмешкай, Львoм куртатым крoч, слiжай самаахвярным зьмеем Абo падлай няшчаснай валяйся на вoрыве лёсу - Усё дарэмна. няма дапамoгi. I сьмерцi няма у каханьня. Чалавек тoлькi сьмертны. Але калi дрэвы ня пoмняць, Гарады ня пoмняць, ня пoмняць немыя планеты - Сэрца пoмнiць каханьне i пoпелам стаўшы з агню. Аб пушыстым сьнезе бяскoнца янo ўспамiнае, Аб слядoх на сьнезе, аб любых засьнежаных веях, Аб журбoтнай усьмешцы i аб гoркiх, апoшнiх, бязважкiх Пацалунках у вoчы, запясьцi i вуснаў ражкi... Скрухай пoўнае, ўспамiнае мёртвае сэрца I аб тым, чагo не былo i ня будзе бoлей нiкoлi: Аб агнi ачага, аб неадчэпных цёплых дзiцячых далoнях, Аб жаданьнi пакласьцi жыццё за яе i з успoратым гoрлам Прыпаўзьцi i падoхнуць ля нoг, ўратаваных табoй. Не забываючы здoхнуць. Усё пoмнiць i мёртвае сэрца I кружляе з крыкам перад сьмярoтнай i ўсе ж бессьмярoтнай тугi Над магiламi мёртвых багoў, над журбoтным спакoем зрынутых дрэў, Над жывеламi, кiнутымi на ральлi, Над планетамi мёртвымi i гарадамi - Бессьмярoтнаю каняй, штo мoлiць аб крoплi вады.
время ни черта не лечит осень. и я пишу большими буквами в ежедневник: "пережить ноябрь" потом пишу тоже на стикере и приклеиваю его на монитор надо быть сильной и ни в коем..нельзя сломаться я знаю. но скоро ноябрь боюсь
я,кажется,больше не умею улыбаться. по-настоящему.глазами.
Я предпочел бы быть черным, нежели геем, потому что черный мальчик не должен рассказывать об этом своей маме. ~ Charles Pierce
Почему они не разрешают геям служить в армии? Лично я думаю, что они просто боятся тысячи парней с автоматами, которые скажут: «Это ты кого называешь пидором?!» ~ Jon Stewart
Солдаты, которые не боятся ружей, бомб, плена, пыток и смерти, говорят, что они боятся гомосексуалов. Ясно, что нас нужно использовать не в качестве солдат, а в качестве оружия. ~ Letter to the Editor, The Advocate
Почему в нашей культуре мы чувствуем себя более уютно, видя двоих мужчин, держащих ружья, чем если они держат друг друга за руки? ~ Ernest Gaines
Думаю, что едва ли найдется человек, сексуальная жизнь которого, будь она обнародована, не вызвала бы у окружающих удивления и ужаса. ~ W. Somerset Maugham
Когда мне было 15, мать водила меня к психиатру, потому что заподозрила меня в латентной гомосексуальности. Ничего латентного в этом не было. ~ Amanda Bearse
Неодобрение гомосексуальности всегда казалось мне бессмысленным. Это то же самое, что не одобрять дождь. ~ Francis Maude
Библия содержит 6 выговоров гомосексуалам и 362 выговора гетеросексуалам. Это не значит, что Бог не любит гетеросексуалов. Просто они требуют больше присмотра. ~ Lynn Lavner
Если бы Микеланджело был натуралом, Сикстинскую капеллу оклеили бы обоями. ~Robin Tyler
Я устал слушать, как натуралы жалуются: «Почему у нас нет дня гетеросексуальной гордости, а вам нужен гей-прайд? « Когда я был маленьким, я всегда спрашивал свою маму: «Почему у нас есть День Матери и День Отца, но нет Дня Ребенка?» А мама отвечала: «Каждый день – это День Ребенка». Всем натуралам, которые злобствуют по поводу гей-прайда, я говорю то же самое: «Каждый день является днем гетеросексуальной гордости. Почему вы не можете наслаждаться своим пиршеством без того, чтобы не поносить нас, жующих свои сухари в углу?» --Adam Rowland
читать дальше+ Невозможно добиться, чтобы английский суд присяжных вынес приговор за содомию. Половина присяжных не верит, что нечто подобное возможно физически, а другая половина сама занимается этим. Уинстон Черчилль
Секс между мужчиной и женщиной - нечто потрясающее, при условии, что вы окажетесь между подходящим мужчиной и подходящей женщиной. Вуди Аллен
Сам я практикующий гетеросексуал, но бисексуальность вдвое увеличивает ваши шансы на знакомство в субботу вечером. Вуди Аллен
The... problem which confronts homosexuals is that they set out to win the love of a 'real' man. If they succeed, they fail. A man who 'goes with' other men is not what they would call a real man. Quentin Crisp
Когда я служил в армии, мне дали медаль за то, что я убил двоих мужчин, и разжалование за то, что полюбил одного. Леонард Матлович, солдат ВВС США, ветеран Вьетнама
Девочка перестала пить на ночь кофе, согреваться водкой, сгоряча целовать в засос. Девочка хороша и анфас, и в профиль, без причин смеется и, наверное, видит тебя насквозь. Девочка нынче в кресле сидит, не плачет, не слагает песен, не хрипит о счастье и не воет ввысь. Девочка понимает, что ужин начат, что жребий брошен, чуть-чуть потерпишь - и заебись Станет всё и, надеюсь, что даже скоро, а если не станет - веришь, девочке все равно. Девочку третий раз увезли на скорой, пятый раз увели из дома, повели даже раз в кино. Легче, поверь, не ждать и не портить нервы - ты далеко не первый, кто ее пытался свести с ума. Девочка обучилась теперь манерам, говорит о погоде: «Ах, прелесть - пришла зима». Девочка вновь привыкла не верить в сказки, все как обычно – закуска, пиво и на капот. Девочка как картинка: make-up не смазан, сапоги на шпильке, «всем спасибо, свободны», да только вот Девочка так устала писать о прошлом, скоро полночь, глаза слезятся, завтра надо сдавать отчет. Девочка понимает, что жребий брошен, засыпает быстро, только ищет твое плечо. (c)Silber
a rule by me: если весь вечер переходящий в ночь горят щёки/уши/both variants и мучаешь себя нехитрым вопросом "какая сука/и?" зайди на завтра в контакт открой новостную ленту. всё понятно? ещё вопросы есть?
Знаешь, детка не надо крика, истерик, грубости, пошлых фраз я только учусь тихо падать с обрыва, вдыхать кокаин, но особый экстаз это смотреть на тебя и смеяться, знать, что совсем не хочу назад я потерялась в безумной танце, теперь не боюсь посмотреть в глаза
смерти/жизни/тебе - синониму боли, но мне хватает других ощущений. Детка, ты похоже сживаешься с ролью, думаешь я попрошу прошенья. Детка не становись такой глупой. тебе не идёт. хотя к чёрту нас(?) Главная роль - у меня. план - крупный. это похоже на первый раз.
Детка давись своей гордостью, славой и задыхайся в своей крови. Не можешь терпеть? так сломай мою душу, я знаю умеешь. Просто порви письма неизданные в отдельный сборник, только из-за отсутствия рая,
а мне всё равно. Я почти покойник. я дышу порошком и хожу по краю. (с)метилендиоксиметамфетамин
Девочке в принципе всё равно, она пьёт абсент и лучится болью, Её ретро-чувства и ретро-кино, давно и надолго изъедены молью. (с)метилендиоксиметамфетамин
люди, от которых не могу сбежать..ненавижу себя за эту слабость не умею сочувствовать? избирательно не умею слишком замкнутая?но какого чёрта мне вам открываться?! зачем рассказывать о своих проблемах? они вам неинтересны/непонятны/ненужны. я мазохист,но мне наконец надоело обжигаться - усвоила "всё, сказанное вами,может быть использованно против вас в.." жестокая? сволочь? да, но разве я когда-нибудь отрицала это. наскучило упоминание таких сильных сторон моего характера за спиной ах, надо быть проще...у меня с этим давно уже проблемы,но если вы знаете подходящие meds с парой милых побочных эффектов, я может и рискну люди, которых я не смогла доступно послать на.. пожалуйста тихо уйдите из моей жизни тихо = без скандалов и выяснения несуществующих уже n месяцев отношений, без обмена любезностями, без фраз типа "пойми, я не могу по-другому..", "я же к тебе хорошо отношусь..", "ты ничего не понимаешь" и т.д. меня убивает ваша показная наивность, граничащая с банальной глупостью/тупостью ваши улыбки и лицемерие меня тошнит от неискренности отношения портятся/разрушаются один раз. и я простила бы всё/сама себе удивляюсь/. кроме предательства неужели можно предать друга и не заметить этого, и продолжать вести себя словно ничего не произошло? неужели можно продолжать рассчитывать на его доверие? нельзя. нельзя быть и на той и на этой стороне одновременно. вы - такие открытые.простые.и.добрые. я - жестокая.гнусная. мстительная дрянь, не способная на нормальные чувства и отношения. никак не подхожу для вашего чистого, правильного, бесконечно доброго мира? не спорю. но мне уютно в моём чёрном, злом и жестоком. счастья вам, настоящего. но далеко от меня let's ограничимся поздравлениями на денро, нг...в виде смс и открыток. ничего не значащими 'hi!what's up?' - 'fine, thx.' при встрече
Станция железной дороги и метро Гранд‑Сентрал. Центр Манхэттена. Молодая девушка в черном платке и с незажженной сигаретой во рту стоит у стены, составленной из деревянных щитов. Сразу же у входа в привокзальный гастроном. Толпы людей, невзирая на праздничный день и раннее утро.
В руке у нее пачка желтых листов формата А4. На предплечье черным маркером написана цифра 275. На листах текст на английском, испанском и арабском, а также отксеренная фотография молодого бородатого улыбающегося мужчины, который сидит перед монитором и держит на коленях маленькую девочку. Девушка раздает листовки торопящимся людям и тихо говорит по‑английски с арабским акцентом:
– Если вам случится увидеть его, пожалуйста, скажите, что мы его ждем. Если вам случится увидеть его, пожалуйста, скажите, что мы его ждем. Если вам случится…
Некоторые берут эти листки и читают, другие берут и тут же выбрасывают в урну. Часть прохожих не обращает на девушку внимания, а кое‑кто убегает…
На листке с фотографией улыбающегося бородатого мужчины текст: «Считается погибшим. Вышел из дому утром 11 сентября 2001 года. Работал на 79‑м этаже южной башни ВТЦ. Любую информацию просьба направлять…»
Вышел и до сих пор не вернулся. Вышел, как выходил каждое утро. 275 дней назад.
читать дальше Первый деревянный щит появился на Гранд‑Сентрал вечером во вторник, 11 сентября 2001 года. Мониторы, установленные в витрине гастронома, еще показывали, как видеомагнитофоны, поставленные на режим «повторять непрерывно», картину обрушения башен, а щит уже был. Сейчас их несколько. Они стоят рядом посреди вестибюля, ведущего к перронам и кассам. И, сказать по правде, мешают движению толп, что ежедневно проходят через Гранд‑Сентрал. Но никто не протестует. Потому что если для людей, которые клеят на них объявления, они являются местом встречи тех, кто не теряет надежды, то для остальных эти щиты как кладбище, куда приходят помолиться за умерших. А кладбище надо чтить. Даже если оно находится посреди железнодорожного вокзала.
На щитах кнопками, скотчем или клеем прикреплены листки бумаги. Белые, розовые, голубые, зеленые, желтые. Под пленкой, махрящиеся, вырванные из школьной тетрадки. Чистые и в пятнах. На них фамилии и имена. Фотографии. И номера этажей.
Иногда на одном листке две фотографии. Двое. Муж и жена. Только с разных этажей. Иногда из разных башен. Кто‑то прикрепил к некоторым листкам маленькие букетики цветов. Кто‑то сунул за листки звездно‑полосатые флажки. Розовые, голубые, зеленые, желтые листки. И на каждом фраза: «В последний раз видели в ВТЦ, башня 1…»
Сегодня 4 июля. Первое 4 июля после 11 сентября.
Другое 4 июля в другом Нью‑Йорке. Я оказался здесь именно в этот день.
Здесь я бывал неоднократно. Научные конгрессы, ярмарки, проекты, реализуемые в нью‑йоркских университетах, туристские вылазки с друзьями, однодневное промежуточное пребывание по пути из одного города в другой. Нью‑Йорк – это часть моей биографии. Так же, как Вроцлав, Дублин или Мюнхен.
Башни были всегда. Американцы не любят, когда говорят «были». Они отвечают, что «скоро снова будут». Когда американцы думают о 9/11 и ВТЦ, то чувствуют себя униженными. Как будто получили пощечину. Им стыдно… Это доминирующее чувство. Когда они перестают говорить о терроризме, «безумном фанатизме» и о том, что «они победят», то испытывают стыд. Провал, оставшийся от ВТЦ на Манхэттене, – как шрам. Но для них это не шрам, который получен в поединке чести.
И однако же, многие хотят прикоснуться к этому шраму. Реально. Подойти к этому провалу, склонить голову или преклонить колени и коснуться земли Ground Zero[16]. Многие сочли, что наилучший день для этого – 4 июля. Невзирая на предупреждения, что в Нью‑Йорке можно ожидать новых терактов (CNN), невзирая на траурнопатриотические вопли из Вашингтона, что «в Нью‑Йорке мы в безопасности, однако должны продемонстрировать миру, что демократия требует жертв» (пресс‑конференция представителя госдепартамента), люди приехали сюда, чтобы прожить 4 июля на Ground Zero. Так же, как я.
3 июля
Утренним рейсом я возвращаюсь с научной конференции из Колумбуса (Огайо), чтобы после двух дней в Нью‑Йорке лететь во Флориду. Раньше в самолеты внутренних рейсов садились как в городские автобусы. Теперь надо приезжать за два часа до вылета, дать себя просветить, обыскать, открыть чемоданы, ручную кладь, а иногда так даже портмоне, ответить на вопросы, снова дать себя просветить. Так было и в Колумбусе перед вылетом.
Тихая молчаливая очередь нервничающих людей. Они читают газеты. Слушают новости. «Ю‑эс‑эй тудэй» на первой странице приводит результаты опроса. Более 53 процентов американцев считают, что США, и вероятнее всего Нью‑Йорк или Вашингтон, станут между 1 и 7 июля целью демонстративного теракта.
3 июля удачный день для терактов. Правда, 4 июля еще лучше, но и 3‑е может войти в историю. Поэтому, когда жребий пал на молодую женщину в очереди, ей велели открыть чемодан и, несмотря на громкие протесты, при всех стали просматривать и выкладывать на металлическую поверхность его содержимое, включая и тампоны, никто не вступился за нее. Все с пониманием отнеслись к тому, что еще 275 дней назад было бы невозможно.
В аэропорту Нью‑Йорка полиция на выходе из зала прибытия, полиция в коридорах, ведущих в зал получения багажа, полиция с собаками в самом зале. Люди улыбаются полицейским, приветствуют их. Присутствие полиции позволяет им чувствовать себя в безопасности. NYPD – New York Police Department – после 9/11 одна из самых популярных надписей на футболках в США.
Сразу после I v New York even more (Я еще больше люблю Нью‑Йорк).
Еду на такси в отель. Почтенный «Рузвельт‑отель». Большой мраморный холл несколько чрезмерно выстужен кондиционером. Хрустальная люстра над овальным столом красного дерева. На столе букет подсолнухов в полуметровой вазе с египетским орнаментом. Между подсолнухами американские флаги. На столе тоже американские флаги, частично закрывающие белую полосу пленки с черной надписью «We will never forget». Никогда не забудем.
«Рузвельт‑отель» – это старый типичный нью‑йоркский небоскреб. Почти двадцать этажей. Построен в тридцатых годах XX века. Он старше Эмпайр‑Стейт‑Билдинга. Отличное местоположение. Пересечение 45‑й стрит и Мэдисон‑авеню. Эпицентр Манхэттена. В двух кварталах от 5‑й аллеи. Стою в длинной очереди к портье. Передо мной пожилая женщина. Слышу, как она говорит портье:
– Не могли бы вы дать мне номер прямо над рестораном? Понимаете, я уже не могу быстро спускаться по лестницам. А если что, сами понимаете… меня затопчут.
Портье ни капли не удивлен. Потом, когда я заговорил на эту тему, он сказал, что теперь очень часто люди, резервируя места в нью‑йоркских отелях, просят номера на нижних этажах. А если не могут их получить, то, бывает, отказываются поселяться в этом отеле. Я размышляю над этим, пока еду в лифте на четырнадцатый этаж, где находится мой номер.
4 июля
Утро в городе, который никогда не засыпает. Восемь часов. Жара. Свыше 35 градусов и влажность приближается к 85 процентам. Завтрак в маленьком кафе на углу 45‑й стрит и 5‑й аллеи. Журналистка СЛ/Л/ в телевизоре, подвешенном под потолком, берет интервью у шефа NYPD. Затем интервью с бывшим мэром Джулиани. Посетители этого кафе почти исключительно туристы. Некоторых я потом встречаю на недалеком Гранд‑Сентрал. Точно так же, как я, стоят и читают. Белые, розовые, голубые, зеленые, желтые листки, приклеенные на деревянных щитах в здании вокзала. Фамилии, имена, номера этажей. Девушка с номером 275 на предплечье раздает свои листовки.
Еду в метро до станции Уорд‑Трейд‑Сентер. Название осталось. Пассажиры внимательно наблюдают друг за другом. Почти никто не разговаривает. Я перемалываю свои мысли.
Будь я террористом, в первую очередь взорвал бы Статую Свободы, затем Эмпайр‑Стейт‑Билдинг, потом Бруклинский мост. И уж в последнюю очередь вагон метро…
Ground Zero
Развалин уже нет. Пространство размером с футбольный стадион огорожено забором из сетки высотой два с половиной метра. По тропинкам вдоль забора можно обойти все это пространство. На северной стороне за забором довольно большой кусок выложен бетонными плитами. На углу, у самого съезда в котлован глубиной в четыре‑пять этажей, из которого вывезены обломки, стоит крест. Сделан он из фрагментов стальных конструкций фундамента южной башни ВТЦ. Поржавевший буро‑коричневый крест на постаменте из большого куска бетона. У подножия креста цветы. Американский флаг. Несколько погребальных свечей на деревянной платформе. Слева на сетке ограждения транспарант. На белом фоне черные буквы: WE WILL NEVER FORGET.
Тишина.
Люди проходят в молчании. Атмосфера как в церкви или на кладбище. Тех, кто без всякой нужды что‑то слишком громко произносит, хочется попросить замолчать. Вот только имею ли я право… Поднимаюсь с фотоаппаратом над ограждением и снимаю. Два соседних небоскреба покрыты густой черной сеткой. Несколько десятков этажей – черный цвет. Какой‑то японец спрашивает полицейского, можно ли где‑нибудь «купить немножко обломков от ВТЦ». Полицейский изо всех сил старается сохранять спокойствие и отвечает, что нельзя.
Я прохожу по тропинкам вокруг ограждения. На участке тропинки у затянутого черной сеткой небоскреба на деревянной двери прибиты фотографии пожарных, погибших во время спасательной акции. Засохшие цветы. Пожарная каска. Кто‑то приколол отчет молодого пожарного. Написано от руки. «Копая там, мы находили обувь. Сотни пар обуви».
Останавливаюсь на восточной стороне Ground Zero. Огромная яма глубиной в несколько этажей, замкнутая с каждой стороны ровно обрезанными фрагментами фундаментов, выступающих стальных конструкций. Словно огромная могила, приготовленная, чтобы опустить в нее гроб чудовищных размеров.
Никто точно не знает, сколько людей погибло здесь 11 сентября. Впрочем, начиная с какой‑то цифры количество жертв уже не действует на воображение. Пять или шесть тысяч. А может, четыре…
Я несколько раз бывал на башне ВТЦ. Обычно приходилось стоять в длинной закручивающейся очереди. Сперва к кассе, потом – чтобы принять участие в этом событии. Но всякий раз это было ожидание чего‑то исключительного и неординарного. Потому что это было уникальное место. Очередь была длинная, однако люди улыбались, шутили. Радовались. Звучали разные языки, тут были перемешаны люди с разным цветом глаз, волос, кожи. Были молодые родители с младенцами за спиной, были дети в колясках, были мальчики и девочки. Сюда приходили целые школьные классы. Целые семьи. Время шло быстро, а потом человек оказывался ТАМ, и смотрел с высоты, и у него перехватывало дыхание. Я это знаю, потому что несколько раз стоял в той очереди и был ТАМ. А потом уходил с памятью, заполненной тем, что увидел.
Утром 11 сентября 2001 года здесь тоже стояла очередь. И к лифту, и к кассе. В этой очереди ждали подъема на смотровую площадку ВТЦ целые семьи. Никто из них не вернулся.
Battery Park
От набережной Бэттери‑парка, самой южной точки Манхэттена, отходят туристические кораблики, на которых, кстати, можно сплавать и к острову Статуи Свободы. Сейчас Бэттери‑парк поразительно пуст. Не нужно стоять в чудовищных очередях. Приходишь, покупаешь билет, садишься на кораблик. Даже приходится ждать, когда наберется достаточно пассажиров. В любой другой день это просто представить невозможно.
И это вовсе не потому, что с сентября 2001 года запрещено входить внутрь Статуи. Сегодня, 4 июля, люди попросту боятся. И страх этот не помогает преодолеть ни полиция на набережной, ни контроль при входе на кораблик, ни заверения шефа NYPD.
Когда‑то можно было подняться даже на венец Статуи Свободы. Теперь нет. Официально всем говорят, что ведутся реставрационные работы. Неофициально же, что повреждение Статуи Свободы в результате теракта было бы осквернением святыни. Потому поплыть на остров можно, но приблизиться к Статуе нельзя.
Выбираю поездку корабликом вокруг Статуи. Мимо Эллис‑айленд и по Ист‑ривер к Бруклинскому мосту. Незабываемый вид Манхэттена, с которого, словно резинкой с рисунка, стерли два элемента. Потому что башни «были всегда». Кораблик останавливается напротив места, где «всегда были». Экипаж выключает двигатель. Молчание. Через минуту плывем дальше.
Pier 17
От Бэттери‑парка пешком иду до так называемого Си‑порта, в восточной части нижнего Манхэттена, почти под Бруклинским мостом, который показывают в большинстве американских фильмов. Пир 17 – это часть Сипорта и название места на берегу Ист‑ривер, где пришвартованы исторические, музейные парусники. Когда‑то отсюда уходили в рейс настоящие парусные суда. Теперь тут парк с кафе, ресторанами, магазинами и уличными артистами. Люди приходят сюда, чтобы весело провести время. Сейчас здесь тоже много народу. Атмосфера отдыха. Люди неспешно ходят от магазина к магазину либо сидят за столиками кафе. Повсюду полиция.
На площади перед пришвартованным музейным парусником «Пекин» местная нью‑йоркская радиостанция «Kiss FM» поставила небольшую эстраду и вовсю рекламирует себя.
Рядом готовятся брать интервью журналисты местного телеканала. Диджей‑негр из «Kiss FM» микширует фрагменты «черной» музыки из Бронкса. На площадку перед эстрадой постепенно выходят люди. Начинают танцевать, толпа у эстрады становится все гуще. Диджей в такт музыке выкрикивает названия всех штатов. В ответ – ликующие вопли танцующих.
Старушка в смешных очках, хромой толстый негр с белым полотенцем на голове и палкой в левой руке, молодые девушки с татуировками на животе, туристы из Германии, японцы с фотоаппаратами на плече. Все танцуют. Диджей выкрикивает:
– Нью‑Йорк!!!
Когда радостный вопль смолк, люди взялись за руки, стали танцевать вместе. Я с волнением наблюдаю за этой сценой. И тут тележурналистка, стоящая рядом со мной, выуживает из толпы молодого парня:
– Вы не опасаетесь, что сегодня в Нью‑Йорке может произойти террористический акт? Например, здесь, на Пирсе 17, где столько людей. Вы этого не боитесь?
Парень глядит на нее и отвечает:
– Who the fuck cares at the moment?.. (Кого это, в задницу, сейчас беспокоит?) – и показывает на танцующую толпу. После чего продолжает танцевать.
Empire State Building
Перед полночью я в апельсинового цвета такси еду к Эмпайр‑Стейт‑Билдингу. С тех пор как от ВТЦ осталась яма, это единственное место, откуда можно посмотреть сверху на Манхэттен. Туристы знают, что есть смысл въехать наверх два раза: днем и ночью. А сегодня особенная ночь. 4 июля. Традиционные фейерверки по случаю Дня независимости. Впрочем, они не особенно отличались от тех, что я видел прежде.
Перед небоскребом очередь ожидающих подъема. Я оказался в последней группе. Эмпайр закрывает двери ровно в полночь. Перед входом в лифт просвечивают все сумки. Каждый проходит через металлоискатель. Вдруг запищало. Охрана просит молодого мужчину выложить содержимое карманов. Среди вещей, лежащих в пластиковой коробке. Библия, которая с трудом уместилась в заднем кармане его джинсов. Охранник открывает Библию, чтобы убедиться, что это не бутафория. Я слышу, как, отдавая ее мужчине, он говорит:
– Для полной уверенности…
Сверху открывается вид, от которого спирает в груди. Манхэттен, сияющий праздничными огнями и подсветкой. Люди стоят, прижавшись лицами к сетке ограждения, молча смотрят на эти огни. Я перехожу на южную сторону смотровой площадки. Вглядываюсь в ту часть горизонта, которую недавно закрывали башни ВТЦ. Рядом со мной стоит мужчина, держа за руки двух девочек, которые прилипли к сетке. Наверное, это его дочери. Я слышу их разговор.
– Я думаю, когда‑нибудь их восстановят, правда? – говорит та, что помладше. Не дождавшись ответа, она произносит: – Они были такие красивые.
Спускаюсь вниз. Полночь минула.
5 июля
Опять на Гранд‑Сентрал. Девушка, повязанная черным платком, раздает свои желтые листовки, как раздавала вчера и, вероятно, все 274 дня, предшествовавшие 4 июля. Я прохожу мимо, она подает мне листок, улыбается и ровным голосом говорит:
– Если вы его встретите, пожалуйста, скажите, что мы его ждем.
Я иду дальше.
– Если вы его встретите…– слышу за спиной ее голос. На предплечье у нее черным маркером написано: 276.
- думала насчёт твоей ситуации и вот что.ты только не пугайся и не смейся, но может у вас любовь. та, о которой пишут в романах и поют в песнях.. настоящая. - хм..может... а может у "нас" болезнь, та, о которой пишут в книгах по патопсихологии. в тяжёлой форме